Читать книгу - "Они могут все - Сергей Зверев"

Такси пришлось бросить за несколько кварталов. Несмотря на сгущающуюся тьму, на подходах к базару было людно. Только народ бродил совсем не торговый. Улочки, ведущие к рядам, заполняли стаи бродивших горлопанов. Покупать что-либо у подпитой толпы намерения не было. А вот поживиться добром из тысяч контейнеров – желающих набралось хоть отбавляй. Безвластие породило произвол и вседозволенность. Нет милиции, некому наказывать – пользуйся моментом и присваивай все, что плохо лежит. Вернее, грабь и мародерствуй. Съехавшиеся в столицу из окрестных аулов молодчики и местные бездельники просто не могли оставить без внимания такой лакомый кусок. Еще бы – крупнейший рынок в Центральной Азии, основная питающая жила большей части рынков и магазинов России и стран СНГ…

Оставив машину в глухой подворотне, Руслан постоял несколько минут, давая глазам возможность привыкнуть к темноте. Двигаться на ощупь в тени неосвещенных зданий при отключенных уличных фонарях было небезопасно. Удаленные и совсем близкие перекрикивания людей и птиц, смех и звероподобные вопли, запах распускающейся листвы в парке и оттаявшей па́дали создавали иллюзию джунглей. Настоящих городских джунглей, опасных и жестоких.

Но Маметбаева они не пугали. Ничуть. Он к ним привык: здесь родился, рос и в школе учился, пока не развалился Союз. И пока не пришли в дом его отца хорошие-прехорошие соседи и не предупредили. По-доброму так, по-родственному. Мол, хороший ты парень, добрый, всем помогаешь. «Дохтур», в смысле – врач, что весьма почтенно. Кыргыз, опять же. Но вот сын у тебя – наполовину немец. И не твой он ребенок вовсе. Так что не обессудь и не обижайся: когда за «свободу» народ «бороться» начнет, исконные земли от нечисти освобождать, то и ублюдку твоему перепасть может. А заодно и всей семье. Отец попытался вяло отпираться, но ему быстро напомнили про его младшую сестру, про ее шашни с инженером и про то, вернее – про того, кто из этого получился. Как ни скрывали родители, шила в мешке утаить не смогли.

Руслана тогда, как молнией, прошибло: узнать в переходном возрасте, что родная тетя – и не тетя вовсе, а мать – очень нелегко. Тяжело было. Маметбаев до сих пор прекрасно помнил виноватые глаза родителей, которые пытались оправдываться перед ним, подростком, неся околесицу про невозможность иметь детей, про семейную драму и шанс на родительское счастье и еще много про что. Руслан тогда оценил честность и назло всем справился со скользкой ситуацией довольно быстро. Просто сказал, что родителями он считал и считать будет только их. А тетка, раз она решила отказаться от материнства, так и останется теткой. На этом все успокоились до тех пор, пока трижды за месяц школьник не пришел домой с расквашенным носом и «фонарем» под глазом. Потом был переезд: отец, наконец, осознал опасность жизни в Киргизии и перевез свое семейство в Россию, в Питер. Туда, где в годы молодые постигал азы врачебного искусства. И аттестат зрелости Руслан получал уже там. Только от перемены места жительства житье мальчишеское легче не стало. Смуглая кожа да азиатский разрез глаз привлекали внимание сверстниц, а вот со сверстниками найти общий язык оказалось сложнее. Но и в этом нашлось немало положительных моментов: подростковые распри только закалили характер, подвигли к занятиям карате, заставили учить иностранный. Потом был университет (наперекор отцу – не медицинский), затем (втайне от всех) специальная школа с закрытым названием, государственная служба, командировки в Египет, Сирию…

Долго предаваться воспоминаниям было некогда. Маметбаев привычно вжал голову в плечи и, держась ближе к стенам зданий, зашагал вперед. Несомненно, за те почти двадцать лет, что он отсутствовал, город сильно изменился. Не было уже никакого Фрунзе, названного в честь легендарного наркома – борца с басмачеством. Был Бишкек, происхождение названия которого затруднялись объяснить даже местные историки-краеведы: то ли от имени наспех выдуманного мифического богатыря, то ли от кухонной палки-мешалки. Но дух старого поселения был неистребим, Руслан чувствовал его, хоть сам себе в этом и не признавался.