Читать книгу - "Банкир - Петр Катериничев"

— Тишайший! — радостно взвизгивает Ленка и кидается ему на шею. Не обращая внимания на густой запах перегара, которым тот дышит, надо полагать, не первый день.

Укол ревности похож на кнопку в заднице: интересно, что она нашла в этом мятом субъекте?

Ленка оборачивается ко мне.

— Дорохов! Это — Тишайший! — произносит она торжественно, будто речь и впрямь идет о российском самодержце. Тишайший подает мне руку и представляется:

— Алексей Михайлович.

Ну, блин! Мне остается только пасть на колени и что-нибудь испросить у монарха… Но вместо этого жму «кесарю» длань: как ни странно, ладонь у него крепкая и сухая, взгляд — ясный, и впечатление, что он в сильном подпитии, вполне может оказаться обманчивым, как игра света и тени…

— Лешик — муж Гали Востряковой, помнишь, я тебе рассказывала?!

Как у меня отпала челюсть, полагаю, видно хорошо ничем не вооруженным глазом. Во семейственность развели, а? То, что мужику повезло, как никому из нас, — это еще ладно… Иметь в женах «тайфун Галину» — дело вкуса, особенно если в уединении с Тишайшим она проявляет свои лучшие качества… Но… Не слишком ли много совпадений? Безвременно воскресший Кришна (впрочем, его «воскрешение» я воспринял легко, так как и о его «кончине» узнал всего несколько часов назад от той же Востряковой), Галина Петровна, Замок, которым я бредил в снах… Если сейчас в дверях появится Великий Мастер ордена тамплиеров в белоснежном плаще, не удивлюсь и спрошу, не терял ли он перстень с алым камнем?.. Карат этак на… Цвета крови…

А Тишайший вдруг посерьезнел, если не сказать больше — посуровел:

— Аленка, ты какими судьбами в наши Палестины?

— Меня похитили! Вот, из-за него! — Она смешливо дурачилась, ткнула мне пальцем в грудь. — А сначала — похитили его самого! А он — ни хрена не помнил, и только недавно вспомнил! И вообще он банкир!

— Банкир?

— Это ничего… — пожала плечами Ленка. — Вообще-то он хороший. — Снова оглядывается по сторонам. — А у вас тут не так и скверно. Я присяду вон там, ага?

— Давай, — автоматически кивает Михалыч, тревожно смотрит на меня, спрашивает:

— Что с ней?

— Наркотик. Сначала — транквилизирующий, теперь — «веселящий». Нестыкуха, вот ее и тащит немножко. Я глянул зрачки. Через пару часов будет в полной норме.

— Твои слова — да Богу в уши…

Глянул на девчонку: она примостилась в кресле, ведомым только ей способом умудрилась свернуться в клубочек и мгновенно заснула. Дыхание — спокойное и ровное… Ну и славно.

— Так, значит, это тебя мы слушаем уже третий месяц?.. — интересуется Михалыч.

— А что, у меня — на лбу написано?

— Да нет. Голос. Плюс, — Тишайший кивает на девчонку, — ей я верю.

Хм… А мне, значит, — нет. Впрочем, и я ему — не особенно. Не люблю торжественных кликух и тождественных совпадений. Но отвечаю спокойно и ровно:

— Значит, слушали, говоришь. И как успехи?

— Пока — скромные.

— А вообще?

— По жизни?

— Ну вроде того…

— Спасибо, хреново. — Он обвел взглядом помещение. — Да ты и сам видишь. А у тебя?

— Алексей Михалыч, помнишь анекдот про муравья?

— Напомни.

— Выходит муравей на деревню покрасоваться. Весь в черном фраке, в белой манишке; ни пылинки на рукаве, ни соринки на сверкающих штиблетах… А тут — стадо бычков, на первый выгон… Короче, притоптали его, едва жив остался, встает — пыльный, побитый, стряхивает с обшлага невидимую пылинку, вздыхает горестно: «Меня… Конопляного муравья, мордой — в грязь… И — кто? Бычье…»

Михалыч смотрит мне прямо в глаза. Долго, не отрываясь. Взгляда я не отвожу. Он делает едва уловимое круговое движение зрачками, давая мне понять, что комната не только просматривается, но и прослушивается насквозь. Ну и в «песочницу» нас с Ленкой угораздило залезть!

— Ну что, давай говорить? Так сказать, по материалу…

— Ага. Сейчас мы этот орех запросто расщелкаем. В четыре-то руки…

— Сначала — по коньячку?

— А есть?

— А как же… Без образного мышления, — Тишайший произносит крайнее слово по-генсековски, с ударением на первый слог, — вооще-е никуда… А коньячок — весьма стимулирует. Весьма.

Присаживаемся к монитору, Михалыч извлекает бутылку «Арарата», два стакана…

— Красиво живете…

— Главное — знать, где лежит! Да и чего нам с такой-то дозы? Мы с Валерианом из этой берлоги уже давно не вылезали — по твоей, кстати, милости…

Забыл уже, как Галька брыкается! — Разливает. — Вздрогнули?

— Ага. За удачу.

— За нее. Как орех, говоришь? Михалыч выпивает свою «сотку» махом.

— Ага! Легко! — Следую его примеру.

— Ну-ну… Послушай пока свои песнопения в состоянии тяжелого наркотического опьянения… Ты, кстати, — не поэт?

— Да покамест нет.

— Тем более любопытно… И посмотри, как я разложил стихи и музыку по цветам. — Он кивает на монитор, манипулирует с клавиатурой — в комнате звучит мой собственный голос, громко, напевно:

«Смута смутная — плач дорогою, жизнь беспутная, даль убогая…»

— Ты прямо Кобзон! Или этот — Паваротти! — произносит Михалыч, наклоняет ухо к моему рту, шепчет одними губами:

— Рассказывай. Эта бандура глушит все!

Бран сидит в небольшой комнатке. Перед ним — телеэкраны, на которых изображение всех комнат и коридоров Замка. На особом экране, крупно, — комната программистов. Принявшие коньячку мужчины активно и весело что-то обсуждают, но слов их не слышно — все глушит звучащая песня.

Валериан сидит на стуле, вперившись взглядом в монитор дублирующего компьютера. Сзади него — охранники и незнакомый мужчина.

— О чем они? — спрашивает мужчина невысокого худого субъекта.

— Прочесть по губам невозможно. Совершенно нечеткая артикуляция. Да и сидят они к камере боком.

— Они там, часом, не напьются? — снова спрашивает тот, теперь уже Валериана.

— Не должны. Михалыч — он всегда такой, а этот — не знаю… Да они и выпили немного.

— Что это за всполохи на экране?

— Цветовая авторская расшифровка текста и музыки…

— Зачем это нужно?

— Ключ-код может быть чем угодно…

— Цветом — тоже?

— Да.

Мужчина жестко сжал губы. Получится… Должно получиться… На этот раз он постарался. Теперь должен постараться Дорохов. Не за страх, а за совесть.

Пока мой хрипатый баритон выводит всяческие рулады и умничает, я пересказываю Тишайшему содержание пролетевшего дня. Он мрачнеет. Иногда — задает вопросы. А что мне его вопросы, если у меня на них ответов — ноль?..