Читать книгу - "Батарея - Богдан Сушинский"

– Может быть, потому, что ни одному из них не посчастливилось принимать участие в дунайском рейде и побывать на «румынском плацдарме»?

Бригадный комиссар протер платочком запылившиеся на степном ветре «учительские» очки, водрузил их на переносицу и вновь задумчиво всмотрелся в холмистую степную гряду, за которой парил утренней дымкой лиман.

– Не только в штабе флотилии, но и на судах о вас прямо-таки слагают легенды.

– В том-то и дело, что легенды, – отмахнулся Гродов.

– Я тоже так решил бы, если бы не ознакомился с донесениями – вашими и штаба флотилии; да не знал бы общей ситуации, создавшейся на дунайском участке границы. Как политработник скажу: чем больше у нас появится таких легенд, чем скорее они пойдут гулять войсками, тем легче будет воспитывать на их примерах бойцов, особенно молодых, – а чтобы сменить тему, тут же спросил: – Кажется, этот лиман отделен от моря довольно узкой дамбой?

– Не будь она такой длинной, после ухода наших войск ее можно было бы взорвать, чтобы упрочить наши позиции. В любом случае сегодня же ночью ее нужно будет основательно пристрелять. Причем не только условно, по карте, а по-настоящему, боевыми.

– В расчете на то, что на этой дамбе можно будет устраивать ловушки для пехоты противника, – поддержал его замысел бригадный комиссар.

– Грех будет не воспользоваться такой заготовкой.

Когда катер увозил Кулакова от батарейного причала, Гродов обратил внимание на небольшой плот, на котором, стоя под самодельным парусом, орудовал длинным веслом парнишка в выцветшей просоленной тельняшке. Плот, неумело сработанный из небольших, разного размера колод, нескольких досок и трех растрепанных вязанок камыша, неспешно приближался к батарейному пирсу, однако владелец его явно намеревался продолжить плавание.

– Эй, на барже!

– Во-первых, не на барже, а на каравелле! – парировал парнишка.

– Ну, если на каравелле – тогда, конечно… Возникает вопрос, мореход: не боишься, что ветер и течение отнесут твою каравеллу слишком далеко от берега?

– Не видите разве?! Низовой «очаковский» ветер дует, рыбаки еще называют его «прибрежным». При нем до самой Одессы можно дойти, не отдаляясь от берега.

– Да ты, оказывается, знаток местной розы ветров! Но должен был бы знать и то, что здесь, у батарейного причала, посторонним появляться нельзя!

Этот плот вышел из «фьорда», в котором, казалось, еще совсем недавно они с Валерией устраивали себе любовную купель. Могло показаться странным, однако в воспоминаниях последних дней Дмитрий почему-то все чаще обращался не к Валерии, а к женщине, которая приютила его на том, вражеском, берегу и дом которой на какое-то время дважды становился для него физическим и душевным убежищем.

Баронесса Лозовская так и осталась в его восприятии каким-то авантюрным приключением, красивой сказкой о привязанности к женщине, которая слишком хорошо знала цену и себе, и мужским ласкам. Даже после самых интимных, сексуальных сцен у Гродова оставалось ощущение того, что офицер контрразведки Валерия всего лишь выполняет чей-то четкий приказ: «Влюбить в себя этого парня, любой ценой влюбить!» Поэтому все, что между ними происходило, так или иначе порождалось этим приказом.

– Мне можно, – не намерен был тушеваться «мореход» – Я ведь в доску свой, «батарейный».

– Что-то я не слышал о таком «своем». Почему лично не знаком?

– Зато я вас знаю! Вы – командир батареи капитан Гродов.

– Но-но, ты на все побережье не разглашай!

– Что уж тут разглашать?! Это раньше все держалось в тайне, а теперь имя командира батареи любой мальчишка из окрестных сел знает.

– Такие, значит, мы конспираторы… – раздосадованно вздохнул комбат.

Даже переговариваясь с новоявленным мореплавателем, Дмитрий подсознательно продолжал чувствовать, что не прав, что отношения с Валерией складывались у него по какому-то сугубо житейскому замыслу, никакого отношения к замыслу командования контрразведки не имеющему, и тем не менее… Улавливалось что-то слишком уж, до бесстыдства, откровенное в их сближении, и в то же время все свои ласки эта женщина дарила с каким-то холодным, хорошо отрепетированным артистизмом.

«А может, все это – про „артистизм и холодный аристократизм“ – ты придумал только для того, чтобы оправдать свою привязанность к Терезии и окончательно порвать с предательницей? – одернул себя Гродов. – Пора бы уж признаться хотя бы самому себе».

– Женькой меня зовут! – ответил тем временем мальчишка. Знал бы он, какими мыслями занята сейчас голова этого дяденьки в морском командирском кителе! Впрочем, этого ему лучше не знать. – Я – сын мичмана Юраша, который служит под вашим командованием. Старшины батареи Юраша.

– Даже так?!

– Как-то вы видели меня возле казармы гарнизона, просто не придали этому значения. Тем более что вместе со мной было еще несколько мальчишек.

– Но ты хоть понимаешь, что никто не должен знать, где именно служит твой отец?

– Знаю, что никто не должен, однако все давно знают, – скаламбурил Женька, все-таки причаливая к пристани. – Давно хотел проситься к вам юнгой. Мне ведь уже тринадцать![9]

– Почему же не просился?

– Отец не позволяет. Чуть что – за ремень берется «как за высший аргумент пролетарского воспитания». Это он так говорит. Я только недавно узнал от учительницы, что это такое – «аргумент».

– А что такое «отцовский ремень»?

– Про ремень знал давно, просто думал, что «аргумент» – это его какое-то армейское или флотское название.

– Так, говоришь, «ремень как высший аргумент пролетарского воспитания»? – улыбнулся капитан. – Убедительнее не придумаешь. И потом, это в его, старшины, манере сказано.

– Еще отец говорит, что юнги бывают только на кораблях, а на береговых батареях их не бывает.

– Наверное, он прав. Встречать юнг на береговых батареях мне еще не приходилось.

– Почему же тогда на береговой батарее появились мичманы и краснофлотцы?

– Что тебя в этом не устраивает, «плотоводец» ты наш?

– А то, что странно как-то у вас получается: мичманы на батарее быть могут, а юнг не бывает!

Гродов посмотрел вслед катеру, который уже превратился в едва различимую точку на горизонте, и улыбнулся.

– Если тебе, парень, что-либо и передалось от твоего отца-мичмана, так это склонность к философии.