Читать книгу - "По агентурным данным - Фридрих Незнанский"

В дверь лаборатории громко постучали, и, не дожидаясь ответа, в комнату ввалился Иван Ребров.

— Здравствуй, Марина!

— Добрый день. А что это вы, Иван Семенович, в сапогах в лабораторию? — спросила та намеренно официальным тоном.

— Да ладно тебе. Я вот что сказать пришел.

— Если опять о чувствах, лучше не надо, Иван, — тихо, но твердо произнесла женщина.

— Да не о том. Ты сказала нет — значит нет. Я мужик, справлюсь. Только вот предостеречь тебя хочу.

— Это от чего же? — надменно поинтересовалась Марина и выпрямила спину, вскинула на него строгие глаза, которые, казалось, предостерегали: «Не тронь!»

Но Ребров выдержал ее взгляд и проронил:

— Эх, Марина… Я тебе не пара, понятно… А энкавэ-дэшник — пара?

— Что? Какой энкавэдэшник? Ты о чем?

— Хахаль твой в НКВД служит, не знала?

— Врешь, — выдохнула Марина.

Кровь отхлынула от ее лица, глаза впились в его лицо. Нет, он не врал.

— А что же, он сам-то тебе не сказал? Так ты спроси… И он вышел, аккуратно притворив дверь.

Егор возвращался с конной утренней прогулки. Марго шла под ним ровным, упругим шагом именно так, как ему сейчас хотелось. Он вдыхал аромат цветов и трав, перемешанный с пряным запахом конюшен. Особый, ни с чем не сравнимый запах, от которого кружится голова. Впрочем, последние два дня голова его шла кругом не только от аромата любимых мест. Зеленоглазая женщина в полном смысле слова заполнила все его существо, завладела всеми помыслами, то, что называют в народе — вскружила голову. Он готов был отдать ей все свои чувства, все, что накопилось в его душе за долгие годы грязной, жестокой, невыносимо тяжелой мужской работы.

Егор отвел Марго на конюшню, сдал с рук на руки Томке, которая выразительно улыбнулась на букет полевых цветов в его руках.

— А Марина Сергеевна в лаборатории, — тут же доложила она, не дожидаясь вопроса.

— Понятно, — улыбнулся в ответ Егор, и направился к одноэтажному зданию, стоявшему на задворках обширной территории завода.

— Привет Айболиту! — Хижняк распахнул дверь и замер, любуясь своей избранницей. Марина, в белом лабораторном халате, сидела за столом над журналами. Поверх белоснежного хлопка лежал широкий воротник бледно-зеленого платья. Этот цвет удивительно шел ей.

— Господи, какая же ты красивая, — даже как-то сокрушенно произнес он, положив перед нею букет.

Марина подняла на него тяжелый взгляд покрасневших глаз.

— Что случилось? Мариша, что? — он сел рядом, взял ее за руку, но она ее отдернула.

— Ты сотрудник НКВД?

— Да… Тебе Михалыч сказал? Зря он это, я бы и сам мог.

— Что же не сказал?

— Ну. Не до того было. Извини. Позвольте представиться, мадам: старший оперуполномоченный контрразведки майор Хижняк.

Он старался шутить, но уже понял, что произошло что-то непоправимое.

— Уходи, — проронила она.

— Почему? В чем дело? Я не вражеский шпион, я контрразведчик!

— А моего отца, как вражеского шпиона, такие вот контрразведчики отправили в лагерь, и он там погиб! Честный, чистый человек, преданный Родине погиб из-за таких, как ты! — Горло перехватил спазм, и она продолжала почти шепотом: — Мать каждый день ждет ареста, кричит по ночам во сне! Мы обе этого ждем!

— Марина. Марина, мне очень жаль, что все так произошло с твоими близкими, — подыскивая нужные слова, медленно заговорил Егор, — но я в этом не виноват! У меня совсем другие задачи были. Мы шпионов ловили, — ласково, как маленькой, старался он втолковать ей смысл своих слов.

— Вот-вот, шпионов! И отца в шпионаже обвинили. Его, селекционера, который выводил новые сорта зерновых, человека самой мирной профессии — его обвинили в том, что он сотрудничает с иностранными разведками! И он признался в этом, понимаешь?! Это какими же методами у вас заставляют честных людей себя оговаривать? Может, расскажешь?

— Марина… Мариночка… — беспомощно твердил Егор.

— Все кончено! Все между нами кончено. Я полюбила Егора Хижняка, прекрасного наездника, любимца Степана Михайловича. А с человеком, который служит в «органах», ничего общего у меня быть не может! Я даже домой тебя пригласить не могу, не могу с мамой познакомить! — выкрикнула она.

— Постой, не руби с плеча! Не каждый день такие встречи происходят. То, что между нами возникло. Это же дар судьбы, как ты не поймешь?! Как же ты так.

— Так!!! Ошиблась, бывает. Кто ж знал, что ты людей мучил? На лбу не написано.

— А это ты брось! — рассвирепел Егор. — Крови на мне много, — это правда! Так на всех, кто воевал, она есть! Вас всех, тебя в том числе, защищали, между прочим!

— Спасибо за защиту! От таких защитников в каждой второй семье горе!

— Э-эх! Что ты понимаешь, соплячка. Что ты понимаешь в мужской жизни? Кто дал тебе право судить меня? Я ни разу своей честью не поступился! И нет на мне невинной жизни ни одной! И никто не может заставить меня сделать что-либо против совести. И никто, кроме боевых товарищей, не имеет права судить меня! Ладно, прощай! — Егор хлопнул дверью.

В окно было видно, как шел он, размахивая руками, быстрыми шагами сокращая расстояние до березовой рощи. Марина смотрела ему вслед и беззвучно рыдала.

Хижняк ходил по комнате, собирая вещмешок. В этой комнате, где он часто оставался до войны на ночь, а то и на день-другой — если задерживался допоздна на заводе или перед скачками, когда нужно было находиться возле лошадей неотлучно, — в этой комнате, как оказалось, сохранилось много милых мелочей. Несколько книжек, открытки, любительские фотографии, хлыст, защитные очки, секундомер, даже наездничья куртка. Он взял в руки секундомер, щелкая кнопкой по привычке наездника. Стрелка то стремительно неслась по кругу, то останавливалась как вкопанная. Вот так и его счастье — стремительно неслось, завертев его в сладком водовороте, и остановилось, как не было.

Он побросал кое-что из мелочей в мешок, последним взглядом окинул комнату и вышел.

Хватит, расслабился здесь среди цветочков. Пора и честь знать.

Получалось, что возвращается он на полсуток раньше, но это ничего. Раньше — не позже.

Он вышел на темную уже улицу, быстро пошел к остановке. Если трамвая не будет, поймаю попутку, думал он, закуривая. Недалеко от остановки Хижняк остановился, привлеченный какими-то сдавленными звуками. Звуки, — кажется, это был придушенный женский крик, — раздавались из ближайшей подворотни.

Не мешкая, он отшвырнул окурок и бесшумно скользнул в арку.

У стены, ведущей в глубину двора, три мужские фигуры возились возле «распятой» вдоль нее женщины в светлом платье. Двое удерживали ее раскинутые в стороны руки. Третий, очевидно главный, тесно прижавшись к жертве, задирал подол платья. Другая его рука сжимала горло девушки. Жертва отчаянно сопротивлялась, но силы были явно неравны.