Читать книгу - "Главное доказательство - Павел Орлов"

Наконец, выбрав удачный момент, Власов приезжает туда вечером, после работы. Глебов спокойно открывает ему, ибо не видит ничего необычного в визите своего давнего обидчика. Что там дальше происходит – неизвестно, поскольку подозреваемый вины своей не признает, утверждая, что в тот день к Глебову приезжал в середине дня, а не вечером. Но заканчивается эта встреча, как следует из акта судебно-медицинской экспертизы, «тремя колото-резаными ранами в области мягких тканей шеи и основания правой ключицы». Потерпевший скончался от крово-потери. Характер и направление имеющихся повреждений, а также положение трупа свидетельствуют о том, что в момент нанесения ударов преступник находился за спиной жертвы.

Ах, вот оно что. Тогда понятно. Дело в том, что, увидев на фотографиях нанесенные Глебову раны, я сразу подумал, что убийца должен был бы весь в крови перепачкаться. Ан нет – и это ведь предусмотрел. Хотя, дело, может, и не в предусмотрительности. Жертва ведь – инвалид-колясочник, и спереди удар нанести не так удобно, поскольку близко не подойдешь. Орудия преступления при осмотре квартиры обнаружено не было, и это тоже достаточно интересный момент. Зачем, интересно, нож было забирать с собой?

Теперь тот самый кровавый отпечаток пальца на двери. Вернее говоря, не на двери, а на откосе. или как там правильно – косяке? Все время путаюсь. Когда в средней школе милиции учился – знал эти названия назубок, а сейчас повылетало. Ну, вы поняли, словом. Появление отпечатка следствие объясняет тем, что, совершив убийство, Власов дотронулся до этого самого косяка, когда пробирался к выходу на ощупь, в темноте. Стоп! В темноте?… Это в Питере, и в начале сентября?!

– Домработница рассказала, что Глебов жутко не любил яркий свет. У него с глазами какие-то проблемы были, – пояснил Крутиков. – Поэтому во всех комнатах окна были занавешены плотными шторами. А когда работал, то обычно включал настольную лампу.

Тогда другое дело. След пальца был обращен кончиком в сторону выхода из комнаты, и подобное объяснение выглядело вполне логичным. Кровью же убийца испачкался в момент нанесения второго и третьего ударов ножом.

Что ж: повторяю, все логично. Более того, такой отпечаток уж никак не подкинешь – эксперту в ходе осмотра даже пришлось выпиливать кусок деревяшки, чтобы этот след изъять. Значит, остается одно: если Власов этого преступления не совершал, то он был на месте преступления уже после убийства. Других вариантов нет. С какой целью Сергей туда приходил, что он там делал – можно будет выяснить только у него самого.

Но на допросах у следователя Власов упорно придерживался своей линии: в тот вечер, когда произошло убийство, он находился дома и спал.

– Я его по алиби гонял достаточно основательно, – пожал плечами Крутиков в ответ на мой вопрос. – Спрашиваю: «В квартире у себя один был?» – «Да, – отвечает, – соседка на даче находилась». «Может, кто звонил или заходил?» – «Нет». – «Может, вас вместе на лестнице кто-то видел?» – «Я один был и никого по дороге не встретил». – «Может, – говорю, – к окну подходил, когда курил, и тебя кто-то в окно мог заметить?» – «Не курю». Вообще, странно он себя ведет – даже не пытается…

– Александр Александрович, а почему вы сказали «вас»? С кем это Власова на лестнице должны были видеть? – перебиваю я, хотя прекрасно знаю, о ком идет речь.

– Да тут ко мне его женщина приходила.

– Жена?

– Нет, Власов в разводе. Просто: его женщина. Сожительница, как обычно говорят, хотя в данном случае, честно сказать, это слово несколько ухо режет. Подождите! А это, часом, не ваш ли таинственный источник?

– Мой источник пока сексуальную ориентацию не менял и, насколько я знаю, в ближайшее время не планирует.

Мне стоило определенных трудов произнести эту фразу непринужденным тоном и даже уголками рта обозначить улыбку, как бы обращая в шутку неловкую попытку коллеги выяснить личность информатора. У нас это, мягко говоря, не принято. Видимо, получилось, поскольку Крутиков тактично улыбнулся в ответ и, отведя взгляд, продолжил:

– Так вот: женщина эта клялась и божилась, что в тот вечер находилась с ним, в его квартире, чуть ли не до полуночи. Я на очередном допросе все это Власову и выложил. А он в ответ: «Я уже говорил, что был один, и менять свои показания не собираюсь». Меня, честно сказать, даже зло взяло. Его, можно сказать, из болота тянут, а он отбрыкивается и назад в трясину лезет. По нарам, что ли, соскучился. Вот как с таким работать?

– А вы показания этой женщины к делу приобщили?

– Зачем? Если он самолично факт, свидетельствующий в его же пользу, категорически отрицает. Это ж где-то даже против них работает. Выглядит как неумелая попытка выгородить своего мужика. Я женщине дал потом ознакомиться с показаниями Власова, и она не стала настаивать.

– Александр Александрович, я догадываюсь, о ком вы говорите. Ее фамилия, кажется, Шохман?

– Да – Людмила Шохман. Так вы ее все же знаете?

– Только заочно. Я же сказал, что у меня в этой компании есть свой человек. Вы не возражаете, если я с этой дамой встречусь и побеседую?

– Пожалуйста.

Крутиков находит в своих бумагах телефон Людмилы, записывает его на бумажке и протягивает мне. Я благодарно киваю. В наших играх есть определенные правила, и уважаемому коллеге пока лучше не знать, на кого я работаю, а то может неправильно понять. Мол, напрямую выгородить своего мужика не получилось, так решила через «органы» действовать. Эдак Сан Саныч, чего доброго, обидится.

Ладно, листаем дело дальше.

Труп обнаружила некто Елена Борисовна Мошинская – домработница, помогавшая Глебову по хозяйству. Она приходила по утрам, не очень рано – где-то к десяти часам, а уходила, когда заканчивала все дела. Алексей Викторович, хоть и проводил большую часть времени в инвалидной коляске, но все же при необходимости мог ненадолго вставать, опираясь на специальные костыли. Таковые у него имелись в ванной, в спальне, на кухне и в рабочем кабинете, поэтому не было особой нужды в том, чтобы в доме постоянно кто-то находился. Ключи от квартиры у Мошинской были свои, и обычно она, придя, сразу начинала заниматься делами: мыла посуду, прибиралась, готовила еду, ходила по магазинам. Хозяин вел довольно неразмеренный образ жизни – он мог работать ночью и уснуть лишь под утро. Поэтому женщина, если в квартире царила тишина, обычно Алексея Викторовича не беспокоила – пусть отдыхает. Служила она у Глебова уже четвертый год, давно изучила его вкусы и привычки, и такой порядок вещей устраивал обоих.

В тот день – вернее говоря, в то утро – Елена Борисовна пришла, как обычно, в десять. Привычно открыла входную дверь, запертую, как всегда, на два замка. На ночь хозяин всегда закрывался на два замка. Днем же в квартире обычно находился еще кто-то, и дверь запиралась только на верхний – так называемый французский – замок. Это было удобно, поскольку визитер мог уйти сам и захлопнуть дверь за собой, не беспокоя при этом Глебова. Но раньше полудня к нему обычно никто не приходил.

– Алексей Викторович! – крикнула Мошинская. – Доброе утро! Вам что-нибудь нужно?…