Читать книгу - "Сингапурский квартет - Валериан Скворцов"

— Никакие деньги не стоят человеческой репутации, дружище… Пока этих ста восемнадцати миллионов нет? Нет. Есть твоя репутация, твое будущее? Есть… Провалишься, миллионов по-прежнему не будет, но уже и репутация твоя тю-тю… Может случиться, что не только твое личное достоинство пострадает, но и достоинство отечества, выражаясь высоким штилем. Тогда как?

— Вот именно достоинство! — обрадованно и встрепенувшись сказал Севастьянов. — Теперь верное слово нашел, Бэзил… Без этих ста восемнадцати миллионов отечество, у которого долг в триста с лишним миллиардов долларов, не слишком-то оскудеет. А вот что до его достоинства, то ты рассуждаешь как чистоплюй, уж прости за слово… Сто восемнадцать миллиончиков как корова языком слизнула? Попробуй объяснить пропажу таких деньжищ какому-нибудь работяге, который спину ломает во глубине сибирских руд! Тут деньги и достоинство накрепко повязаны вместе… Я в собственной конторе ещё в Москве от некоего соколика, который уж ни одной ошибочки не совершит, однажды такое про Петракова услышал, что и повторять стыдно… Я — живой, за себя постою, а за него и его дела кто постоит? И ведь на него валят свои грехи именно такие вот соколики… При этом неизвестно еще, с каким расчетом. Уж очень страстно обличают… Или я не прав?

— Взял бы да изложил в специальной записке все эти мысленные загогулины. Скажем, на имя своего генерального директора в Москве, что ли…

— Крепок ты задним умом, Бэзил… Теперь все выглядит пригнанно, то есть ясно, кто есть кто и у кого чьи деньги и каким образом они там оказались. В Москве-то что — не знали или не догадывались об этом?… Как тебе сказать… Будто кто подтолкнул… Мертвая ситуация вдруг ожила, зашевелились какие-то люди, вот я и схватился за нитку…

«Будто кто подтолкнул, — повторил про себя Бэзил. — Кто? Да все толкают. И незаметнее всех Шлайн… Нас обоих сейчас он и толкает. Будто третьим сидит за столом…»

— Ты свой риск до конца предвидишь? — спросил Шемякин.

— Риск, риск… Ты сам во Вьетнаме боялся? То есть, страшно было?

— Да как сказать…

— Так и скажи.

— Чужая война… В основном, чужие и гибли… Я был наблюдателем… А страшно… Что ж, иной раз было и страшно, сам не знал отчего. Может, редактора в Москве боялся, а может, увечья там или смерти… Не за себя боялся. За своих иждивенцев. На мне тогда две женщины беспомощные, знаешь ли, висели… Но за свои действия не боялся. Сообщал, что видел, и видел то, что другим редко удавалось…

Бэзил не закончил фразы, потому что вдруг остро понял, о каком страхе и какой боязни спрашивает бухгалтер. Севастьянову предстояло действовать в полном одиночестве и с полнейшей ответственностью, а в успехе уверенности не было, да и за успех, если только он будет, вполне возможно, накажут в той же полной мере. Это был страх бухгалтера, у которого в любом случае не сойдутся дебет и кредит. Обреченно не сойдутся. Пароксизм совести профессионала. И на другой берег Черного моря от этого не скроешься. Замучишь себя сам.

— Вот что, — сказал Бэзил. — Я так понимаю обстановку. Клео и второй с ним из Индо-Австралийского банка действовали в «Шангри-Ла» как люди подкомандные. За ними следует ждать человечка из второго, так сказать, эшелона значимости. Скорее всего, адвоката-крючкотвора, посредника, который из разговоров с тобой поймет… Ну, в общем, поймет, какая техническую модель сговора с тобой может сработать. После этого и появится сам босс, то есть тебя поднимут на верхний, главный эшелон обработки. Вникаешь?

— Вникаю, — сказал Севастьянов. — На втором эшелоне буду отмалчиваться. Я помню, как поступал Петраков… Но на верхние разговоры он меня не брал…

— Там, думаю, тоже не раскрывайся сразу с настоящим намерением. Дай им посуетится, поработать со своей моделью. С моделью взятки. Дай обстановке развиваться вольно. Сбивай с панталыку расспросами о деталях. Будь дотошен, зануден… Мелочись, не давай подойти к основному, выматывай им душу… Разогревай иллюзию своего намерения хапнуть эти деньги. Но хапнуть их тебе придется полностью. Все сто восемнадцать миллионов. Любая часть этой суммы — твоя погибель. И здесь, и в Москве. Но и хапнув все сто восемнадцать миллионов, ты окажешься в ещё худшем положении. Получится, что ты принял от жуликов и положил эти деньги в личный загашник. То есть и сам жулик…

Севастьянов слушал вполуха, все это он знал во много раз лучше журналиста и теперь только прикидывал: доверить ли Шемякину, улетающему через час бангкокским рейсом, письмо Клаве? Клео и второй шантажировали Севастьянова тем, что он с ней встречался. Возможен провокационный подход мошенников и в Бангкоке. Он представил, как встревожится Клава. Будет вынуждена говорить с мужем. Немчина ударит в колокола, которые незамедлительно отзовутся в Сингапуре и сорвут игру… А с другой стороны, пока он сумеет подогревать иллюзию, что намерен проглотить наживку, действия в Бангкок не перенесут… Кроме того, письмо может оказаться в руках у Немчины и, значит, оно немедленно перелетит к Семейных в Москву…

Через стеклянные двери с обозначением «музыкальный бар» взрывной волной выдавился рок. Тайваньцы начали репетицию.

Теперь следовало снять с журналиста ответственность на случай, если его, Севастьянова, постигнет неудача и Шемякину поставят в вину, что он знал о намерениях бухгалтера да не предупредил кого следует.

Севастьянов встал и мрачно сказал:

— Знаешь, Бэзил… Помечтали, и довольно. Никуда я звонить не буду и ни с кем встречаться тоже не буду. Я не герой, я обыкновенный бухгалтер… Вот представил себе, что расстанусь сейчас с тобой и примусь за дело, о котором мы говорили… Не могу, не могу… Духу не хватает… Честно тебе говорю. Попрошусь-ка домой в Москву!

— Боишься?

— Боюсь… Знаешь, кого? Своих. Начальства. И так далеконько зашел без дозволения. Я рассчитывал-то слегка припугнуть гадов. А сложилось так, что требуется идти в бой… Без разрешения начальства. Без санкции Москвы. Нет, не буду я воевать… Чего так смотришь, Бэзил?

— Послушать тебя, так твое начальство в Москве заодно с этим Клео и другим, как его…

— Может, и заодно… Не моего это ума дело! Все! Решено!

Севастьянов встал из-за стола, круто повернулся и поплелся к выходу мимо кланявшейся официантки.

«Врешь ты все», — с одобрением подумал Бэзил.

Рискуя опоздать на самолет в Бангкок, он вернулся в номер, присоединил ноутбук к телефону и передал электронной почтой для Ефима Шлайна три фразы: «Самурай поднимает меч. Ветер попутный. В Москве крот высунет носик».

3

Субботнее утро выдалось пасмурным. Туман, словно мокрая вата, залепил окно, за которым явно сильно парило. Кондиционер мотал седые хвосты охлажденного воздуха.

Севастьянов поежился под одеялом. Спать в выстуженной комнате, потеплее укрывшись, научил Петраков. Только так удавалось высыпаться в тропиках.

Он подумал, что следовало бы обзавестись, наконец, шторами, и это напомнило, что Оля не собиралась приезжать из Москвы. Теперь, возможно, и к лучшему…